Під враженням. Валерій Гегамян

Секрет искусства – впечатление.

Когда речь заходит об осмыслении и представлении наследия неординарного человека, очень заманчиво ступить на широкий тракт традиционного пафоса, затянуть скучную песню о «проглядели гения», и таким образом шустро превратить действительно достойного человека в сглаженный образок, готовый к продаже за сходный грош в базарный день.

В искусстве, как и в жизни, нет понятий «правильно – не правильно». Нет идеального примера служения искусству, нет критериев этого служения. Бывают великие художники, увенчанные лаврами, бывают, не менее великие, неизвестные при жизни и забытые на века или навечно. Это ни о чем не говорит. Никто не знает, как должно быть, у каждого свой путь.

Для кого-то Валерий Гегамян – выдающийся художник и педагог, просвещенный отшельник, обладавший редкой способностью охранять и защищать свой внутренний мир. Для других – чудак и мизантроп с множеством комплексов, так и не научившийся безболезненно для себя общаться с миром. Иным – он вовсе неизвестен.

Впрочем, все характеристики верны и ни в коей мере не исключают друг друга. Спустя восемнадцать лет после его смерти, вероятно, пришло время без лишних эпитетов попытаться осознать, КТО и ЧТО это было в Одессе шестидесятых-девяностых?

Но Одесса случилась потом.

Родившись в очень непростой семье, Валик Гегамян не то чтобы вытянул счастливый билет, но направление его развития было задано. Древний род одарил ребенка не только множеством талантов, но и, не смотря на репрессии членов семьи и скромный быт, все же смог обеспечить должный круг общения. Ведущие представители интеллигенции были завсегдатаями дома Тер-Мелик Сицианов и оказали на формирование Валика серьезное влияние. В частности, Арам Хачатурян обратил внимание на музыкальные способности юного Гегамяна, который, кстати, в то время задумывался о музыкальной карьере. Музыка, изобразительные искусства и архитектура всегда рядом. Не зря Леон Баттиста Альберти в XV веке заново открыл теорию гармонии, получая наглядные уроки именно из законов музыки.

Валик Гегамян также был и литературно одарен. Известно, что еще подростком он писал рассказы и сам их иллюстрировал.

После окончания школы в 1940 году юноша поступил в художественное училище и там начался новый этап его жизни, связанный с Мартиросом Сарьяном, к тому времени уже армянской и советской легендой. Художник был не просто учителем для Валика, он стал его неформальным опекуном, по сути, членом семьи. Приезжая на пленэры в Гарни, Сарьян останавливался в доме Тер-Мелик Сицианов. Валик Гегамян близко дружил со старшим сыном Сарьяна Саркисом, впоследствии известным литературоведом, специалистом по армянской и итальянской литературе эпохи Возрождения. Саркис часто брал Валика на лекции, таким образом, тот имел возможность слушать университетские курсы по философии, истории, литературе, еще будучи школьником.

В 1945 году Гегамян поступил в только что организованный Ереванский художественный институт и, конечно, в мастерскую Сарьяна. Приблизительно в это время он начал вести своеобразный дневник. В этот него тщательно вносил ярчайшие впечатления о действительности, размышления о природе и механике искусства, характерные образы, зарисовки будущих работ и даже недурственные наброски трех рассказов.

Полиптих #016-#019

Перевод семидесятилетней рукописи ужасным почерком на армянском не самая легкая задача, но оно того стоило. Дневник оказался уникальным документом, который опроверг доселе существующие версии становления художника. Традиционная схема «учился, довлелся, развивался, трансформировался и наконец – вот он Я» с Гегамяном не работает.

Удивительно, но в дневнике девятнадцатилетнего мальчишки подробно и однозначно описано все, что ему предстоит сделать в живописи и графике. Начиная от оммажа «цвету Сарьяна и Гогена», «божественному торжеству Рембрандта» и до упоминания остроэмоциональных состояний натуры, экспрессивной подачи мысли, разборе натуры на составляющие.

Даже роскошные достаточно поздние балерины виделись юноше уже реализованными в далеком 1944-м – «…монументальные портреты. Огромные балетные полотна..., где тесна одежда, будто тело выходит наружу…»

А громадные, какие-то божественные в своей статике женские образы? Как вообще в девятнадцать лет можно написать: «Центр жизни – это женщина, и человек может духовно жить до тех пор, пока женщина не перестала очаровывать его, даже в тяжелую минуту. Представьте женщину, если в этот момент можете восхищаться ею, то вы можете жить»? Это ведь не романтичное многословие нежного отрока, а вполне сформированные мысли зрелого мужчины.

Разумеется, художник менялся на протяжении своего творческого пути. Только вряд ли это трансформации, скорее он просто выкристализовывался, отбрасывал лишнее и малозначимое.

Гегамян блестяще закончил обучение в худинституте и перед ним открылись настоящие перспективы. Мартирос Сарьян рекомендует молодого художника в Москву старшим мастером, а потом и художником-монументалистом на Комбинат декоративно-прикладного искусства. Место это было почетное, доходное, но для порядочного человека малоприятное: денежные заказы, как следствие – интриги и козни коллег-конкурентов. В этом временном отрезке содержится главная загадка судьбы Валерия Гегамяна – почему он ушел из-под протекции Мартироса Сарьяна? Что спровоцировало разлад между ними, в результате которого Гегамян уехал из столицы в провинцию на скромную должность преподавателя рисования и больше никогда не общался с Сарьяном?

Шесть лет незаметной жизни советского интеллигента в Биробиджане и Махачкале дали нам несколько классических портретов холст/масло, вполне характерных и очень даже тонких, и колористически интересных, но, пожалуй, слегка унылых.

#302

В 1963 году произошло знаковое событие, в Махачкале он познакомился со своей будущей женой. Как водится, по законам жанра, она на тот момент была женой чужой, но это вовсе не виделось эмоциональному человеку преградой. Решив не довольствоваться романом для вдохновения, Гегамян в один год резко меняет свою жизнь и в итоге оказывается в Одессе, с женой и долгожданным сыном. Справедливости ради, стоит заметить, что инициатором переезда была именно Болеслава, статная полька, безгранично верившая в Гегамяна. Их союз был прочным, с четко обозначенными ролями: он – гений, она – при гении гений обеспечения. Приходит на ум шутка Игоря Губермана:

Чтобы души своей безбрежность
Художник выразил сполна,
Нужны две мелочи: прилежность
И работящая жена.

Болеслава взяла на себя весь быт, все, что не должно было отвлекать Валерия от работы. А прилежности ему было не занимать.

С 1964 года Гегамян преподавал в педагогическом институте, став основателем художественно-графического факультета и два года, пока сам не подыскал себе замену, был деканом на общественных началах. Потом преподавал рисунок, композицию и живопись нескольким поколениям студентов. Безупречный рисовальщик, он «ставил» академический рисунок, ревностно охраняя наработки личной манеры, которая много лет спустя будет названа «образной геометрией Гегамяна».

При всей своей цельности, он был явно человеком с причудами, со сложным характером, с четкой системой принципов и ценностей. Зачастую подобные типажи очень просто определить словом «мудрила», но за всей этой усложненностью скрывался крайне ранимый человек, неспособный выносить непорядочность. Дистанция для таких людей – единственный способ как-то существовать в социуме. У Гегамяна стремление «не касаться» приобрело поистине гротескные формы, он в прямом смысле не касался – даже двери открывал платочком и на недосягаемой высоте, «где никто не трогал». Дышал также через платочек, боясь неведомых микробов.

В аудитории был вежливым деспотом, не позволяя себе темпераментных выходок, но, тем не менее, требуя от студентов беспрекословного подчинения своим педагогическим приемам. Двери аудитории закрывались на засов за пять минут до начала занятия, карандаши подлежали личному досмотру маэстро, перерывы игнорировались, как ненужная роскошь. Но и сам Валерий Арутюнович трудился фанатично. Это ярчайший пример честного отношения к своей профессии, где есть все – и талант, и мастерство, и ежедневный труд, и бескомпромиссность.

Гегамян-педагог отдельная история. Сам он не претендовал на звание педагога, ведь был влюблен в живопись, но обладал уникальным даром индивидуального подхода. Был лаконичен в высказываниях, почти не критиковал. Когда на факультете проводились выставки студенческих работ, Гегамян приходил рано утром, никогда ничего не говорил. Но если работа нравилась, то он задерживался возле нее и непроизвольно поправлял пояс. Это движение являлось чем-то вроде позитивной характеристики.

#028

Вопреки распространенному мнению, что всякий оригинальный одесский художник – непременно нонконформист и сроду протестант, Гегамян никогда не стремился в андеграунд. Возможно, он даже не догадывался о его существовании, ему было чем заняться и в учебном классе, и дома, и на пленэрах со студентами в Карпатах и Крыму. Он совершенно игнорировал выставочную деятельность, мало интересовался любыми организованными художественными высказываниями, как официальными, так и неофициальными.

Конечно, в силу специфики своей работы, он вынужден был участвовать в бесконечных собраниях, вести идейные воспитательные беседы и прочее. Но сегодня понимаешь, что это все была какая-то параллельная реальность, в которой люди формально существовали, ибо она была условием их профессиональной деятельности.

Жизнь в Одессе не была легкой для семьи Гегамяна: жилищные проблемы, проблемы с продвижением по службе, скромный доход. Впрочем, говорят, что крыша над головой часто не позволяет людям расти. У Валерия Гегамяна так никогда и не появилась собственная мастерская. Свои монументальные работы он создавал в маленькой квартире, сшивая холсты и склеивая листы картона в огромные плоскости, перекраивая их помногу раз и наслаивая друг на друга. Часто он создавал картины фрагментами, поскольку весь гигантский формат был «не по формату» его квартиры, при этом демонстрируя сумасшедшее пространственное мышление, ни разу не ошибившись в пропорциях и ракурсах. Тем удивительнее – ведь он никогда не видел свои работы с экспозиционного расстояния. В масштабности и отточенной условности, возведенных в высшее достоинство, работы Гегамяна стоят в одном ряду с работами Хосе Давида Альфаро Сикейроса, Диего Риверы и Хосе Клементе Ороско.

Принято считать, что он работал на картоне потому, что это были лишь предварительные эскизы к монументальным окончательным изображениям в других материалах и техниках. Отчасти это так, стоит вспомнить эскиз мозаики в ателье «Березка» (1963). Но только отчасти. Большинство работ – это самостоятельные произведения. Вероятней всего, художнику было просто удобно работать с картоном, ведь он часто менял формат, композицию. Склеить или разрезать картон гораздо проще, чем сшить или разрезать холст.

Жанрово произведения Гегамяна представлены практически полным классическим набором, от препарирования живописи мастеров (Врубель, Сарьян, Корин, Альтман), от натюрмортов и пейзажей, портретов (условных и вполне конкретных) до масштабных тематических картин на темы «всеобщего значения».

Странно, но, при всей социопатии Гегамяна-личности, главное, что интересует Гегамяна-художника – это человек. Сначала индивидуум, потом лаконичный, декоративно-условный типаж. Человек, как натура, как дух, как состояние, стремление. Правда, судя по его работам, Гегамян не сильно-то верил в человека, в женщину – пожалуй, да. В человека – не очень. Там и сям проглядывает безысходность, граничащая с обреченностью. Гуманистического героя-оптимиста у него не найти да он и не нужен.

#384

После выхода на пенсию в 1985 году Валерий Гегамян, по словам своего ученика Валентина Захарченко, сказал: «Пришло время художника». Забавно, как эта мысль перекликается со словами из старого дневника: «Наконец хватит представлять. Надо создавать».

Отныне и до конца жизни он каждый день работал по 12, а то и 16, часов. Это было время добровольного затворничества и упорного труда, по большому счету никем, кроме семьи, не замеченного. Порой Гегамян ходил на Ланжерон и наблюдал людей. Вероятно, искал там характерные типажи для своих многофигурных композиций. Находясь в настолько скромных бытовых условиях и стесненных жизненных обстоятельствах, не обращая внимания на непонимание, отсутствие перспектив, а, порой, и откровенно высокомерное или насмешливое отношение, Гегамян никогда не жаловался. Можно сколько угодно быть талантливым, иметь множество профессиональных заслуг, но однажды умножить все это богатство на ноль личного достоинства. Или же – всю жизнь заниматься чем-то, раз и навсегда решив, что именно это важно.

Гегамян писал «…необходимо постараться получить побольше многочисленных, здоровых, человеческих впечатлений». Жизнь любезно предоставила ему не только здоровые впечатления, но ведь согласно Мерабу Мамардашвили, грузинскому философу с мировым именем, любое ударившее в душу впечатление – свет. Что ж, эти лучи света Гегамян, как патологоанатом, препарировал, разложил на цвета, а потом вновь собрал, но уже в своих образно-геометрических композициях.

В июне 2018 года благодаря инициативе внука художника – Максимилиана Гегамяна – второй раз будет вручаться Премия имени Валерия Гегамяна. Это награда в сфере визуальных искусств, которая ежегодно присуждается художникам, чье творчество является примером самоотверженного и бескорыстного служения искусству.

1925 – Валерий (Валик) Арутюнович Гегамян родился в Гарни, Армения.

1940-1944 – художественное училище, г. Ереван.

1945-1950 – Ереванский художественный институт, мастерская Мартироса Сарьяна.

1954-1956 – ведущий художник в секции монументальной живописи при ХФ СССР в Москве.

1956-1960 – преподаватель в педагогическом училище, г. Биробиджан.

1960-1963 – преподаватель в Дагестанском художественном училище, г. Махачкала.

1964 – переезд в Одессу, работа в Одесском отделении художественного фонда УССР.

1964-1985 – преподаватель художественно-графического факультета в Одесском педагогическом институте им. Ушинского.

1985-2000 – уединение в творчестве.

2000 – умер и похоронен в Одессе.